Сказки о ВОВ

Дедушкин рассказ. — Папа, а когда мы поедем к дедушке? — Завтра рано утром. Ведь завтра у дедушки самый важный праздник. — День рождения? — Почти. Второй день рождения. День победы в ужасной войне. День, когда он смог вздохнуть и поверить, что его уже не убьют враги. — А, нам в садике рассказывали про войну. Значит мой дедушка воевал? — Дедушка — нет, а прадедушка, к которому завтра поедем, воевал. И только потому, что он выжил в этой войне, есть на свете твой дедушка, я и ты. если бы он погиб, то нас бы не было. — Папа! А расскажи про войну? — Про войну? Ты лучше завтра у прадедушки проси. Он лучше знает, ведь он воевал. А я могу рассказать тебе те сказки про войну для детей, которые мне рассказывали в детстве. — Да! Да! Расскажи мне сказку! — Садись и слушай. Жил- был в деревне молодой паренек Иван. Любил он играть на гармошке и по вечерам гулять с любимой девушкой Люсей. Уже и свадьбу на осень запланировали. Да случилась война. Забрали Ивана на фронт. Дали винтовку и сапоги. А гармошку взять не разрешили. Первый месяц провел Иван в учебке. Там его и других парней учили стрелять, заряжать и чистить винтовки, ползать по земле, не поднимая головы, чтобы не попала в нее пуля. И прочим премудростям военного дела. Они пели строевые песни, играли в футбол и веселились, ожидая таинственного приключения — войны. В один из дней командир учебной части велел строиться с вещами. Их посадили в поезд и повезли на фронт. Бравые солдатские песни звучали из окон поезда. Все были готовы весело закончить войну на одном дыхании. На фронте оказалось не так весело, как надеялись. Петь было нельзя, как и громко разговаривать. Чтобы не получить пулю в лоб. Сначала лопатками рыли окопы, потом в них отсиживались, прятались от пуль и снарядов. Земля осыпалась, когда рядом падала и взрывалась бомба. Глаза засыпало песком и глиной, дышать было нечем. Но надо было не просто прятаться, но и отстреливаться. Хотя было очень страшно получить пулю в лоб, как товарищ, только что стоявший рядом. На фронте не было привычной бани, даже лицо утром умыть было нечем. В туалет ходили в углу окопа, и хоть закапывали отходы, но в летний зной все равно сильно пахло и летали мухи. Вместо песен и анекдотов в минуты затишья, когда не летали пули и снаряды, солдаты тихонько перешептывались, вспоминали близких, мирную жизнь и свои планы. Писали и читали письма. Друзей из учебной части становилось все меньше. Убитых хоронили рядом с окопами в часы тишины. На их могилы никогда не придет мама и даже знакомый. После войны найти многочисленные могилы сложно. Ведь те, кто хоронил, тоже погибли и лежали в чужой земле без могильных плит. В войну выживали действительно сильные. Сильные духом и уверенные в победе. Те, кто боялся и плакал, погибали обычно в тот же день или на следующий. Война не любит трусливых. Были и храбрецы, спасавшие жизни своих товарищей, бросавшиеся с гранатой под танк врага и погибавшие вместе с танкистами. Быстрой победы не получилось. Но она все же наступила. 5 долгих лет пришлось сидеть в грязных окопах. Жгучим летним зноем и морозными зимами, не мытыми, в грязной и рваной одежде. Чесаться от укусов насекомых и не мочь ничего сделать, чтобы прекратить этот ужас. Лишь красота природы, пение птиц и сверчков в часы тишины после атак помогали исцелиться русской душе. Найти в себе силы продолжить убивать врагов и выживать самим. Ведь вера в то, что когда- то это прекратится. В то, что мир в твоих руках, нужно лишь не бросать начатое дело, двигала миллионы людей в сторону победы. Подруга Ивана, Люся, за эти 5 лет научилась водить трактор, пахать и сеять, убирать пшеницу. Жены и невесты, матери и дети воинов помогали солдатам двигаться к победе. Они выращивали и пекли хлеб, который потом отправляли на передовую. Делали еду, которую кушали усталые бойцы. Тяжелую работу, которую в мирное время выполняют мужчины, пришлось делать молодым женщинам и детям. И не смотря ни на что, они встретились. Вместе отпраздновали победу. И осенью поженились. Пусть на 5 лет позже, чем планировали. Но это случилось. Не смотря ни на что. С тех пор в наши места война не приходила ни разу. Но мы должны помнить о подвиге наших дедушек и прадедушек. Помнить о том, как это сложно и больно — воевать. Стараться не допустить ее. Любой конфликт учиться налаживать переговорами, а не выстрелами и взрывами. — Пап, а почему люди воюют? — Почему случаются войны? — Да, если люди знают, что война — плохо, зачем они воюют? — Дело в том, что все люди разные. У каждого свои «тараканы» в голове, свои убеждения. Кто- то хочет получить чужую землю, чтобы стать богаче. Кто- то пытается нажиться на продаже оружия. Кого- то просто обработали психологическими способами так, что он верит в то, что война- это хорошо. Что убивать каких- то конкретных людей — это хорошо. Именно так и было в последней войне. К власти в германии пришел человек с большими амбициями, Гитлер. Он убедил всех, что германцы, арийцы — самая лучшая раса. А все другие национальности не заслуживают жить рядом с ними. И поэтому напал на все страны, которые были рядом. Немцы действительно верили, что делают правильное дело — убивают всех, кто на них не похож. Всех, у кого не светлые волосы и не голубые глаза. Люди для них были равны животным. Их сгоняли, как стада баранов, в гетто. Издевались всеми возможными способами. Проводили на живых людях медицинские опыты. Травили, жгли, расстреливали…. женщин, детей, стариков…. Всех, кто не походил на арийскую расу. Но благодаря нашим воинам, твоему прадедушке и его товарищам, этих людей удалось остановить. Гитлер отравил всех своих детей, убил жену и себя, когда понял, что его победили. Жителей Германии заставили смотреть документальные фильмы о том, что творили они и их соплеменники в гетто и лагерях с другими людьми. Страну разделили на 2 части и запретили иметь армию. Чтобы они не смогли больше ни на кого нападать. Благодаря этой войне все люди на свете знают, что нельзя считать какую- то нацию превыше всех остальных. Это называется нацизм и запрещен во всех странах. Теперь ты знаешь, что это за праздник и знаешь, за что благодарить прадедушку. — Да, папа. У меня к нему куча вопросов. быстрей бы завтра! Рассказ- воспоминание Война вторглась в мирную жизнь самым бессовестным образом. Она нарушила планы миллионов людей, принесла много горя, страданий, потерь. Война отобрала у людей счастье. Моему отцу было четыре года, когда в их деревню Старица, Орловской области, пришли немцы и заняли их дом. Это случилось 2 октября 1941 года. С этого дня надежды на мирное, счастливое детство рухнули. Вернее рухнули они раньше, тогда, когда было объявлено, что фашистская Германия напала на Советский Союз. Дед ушёл на войну сразу, с момента её объявления. Бабушка осталась в доме с тремя детьми одна. В этот дом и пришли немцы. С этого момента жизнь для бабушки коренным образом поменялась. Утреннее солнце теперь будило не только её детей. Оно будило и немцев, которые спали в соседних комнатах, в проходах, на веранде, везде… Немцы завели свои порядки. Первым делом они угнали в Германию домашний скот. Забрали продукты: картошку, свеклу, морковь, капусту. Семья жила впроголодь, но держалась. Дед наказал бабушке строго- настрого беречь детей. Она, как могла, соблюдала этот наказ. Простая русская женщина, со славным именем Мария, характер имела твёрдый, несгибаемый. Детей в сложные, военные годы она уберегла. Летом ребята в огородах прятались. Зимой бабушка следила за ними жёстко: не дай бог, кто в доме встретится немцу на пути. Родовое гнездо превратилось в постоялый двор. Кругом слышалась немецкая речь. На стенах в доме висели автоматы. Зима 1941 года выдалась суровой. Природа словно хотела показать чужеземцам- захватчикам свой жестокий нрав. ( Дескать, нечего делать в чужих краях, а то приморожу, погублю) . Злилась, зима, сердечная, на появившихся чужеземцев. Страшились захватчики русской зимы. Но и нашим приходилось несладко. У жителей деревни немцы отобрали все теплые вещи: шапки, варежки, шарфы, носки…Дети постоянно мёрзли. Но дух был несгибаемым. Если дома вдруг случится беда, то что писать в письмах тем, кто на передовой? Немцы страшно боялись партизан. В округе вырубили все деревья, чтобы лучше был обзор территории. А ещё они нещадно грабили. Обворовывали церкви, забирали сельскохозяйственную технику, инструмент, мало- мальские ценные вещи. Вот так и жили. А война была не рядом. Она была здесь же. Дети видели, как постоянно падали самолёты, рвались снаряды, слышали грохот орудий. Всё смешалось: быт, жизнь, война. Русские солдаты освободили деревню в августе 1943 года. Дед прошел всю войну и вернулся домой живым. Дома его ждала семья. Сергей Алексеев. ПОКЛОН ПОБЕДИТЕЛЯМ Завершается Курская битва. И вот на привале сошлись солдаты. Курили, дымили, бои вспоминали. Кого хвалили, кого ругали. Озорные слова бросали. Потом притихли. И вдруг заспорили солдаты, кто под Курском лучше других сражался, кто почестей ратных и ратной славы больше других достоин. — Лётчики — вот кто лучше других сражался, — брошено первое мнение. — Верно! — Верно! — пошла поддержка. И верно, отличились под Курском лётчики. Били фашистов в небе. С неба врагов громили. Тут герой подпирал героя. Сама доблесть надела крылья. — Лётчикам честь и слава. Почёт наш великий лётчикам, — соглашается чей- то голос. И тут же: — Однако под Курском не лётчики, а танкисты лучше других сражались. Танкисты по праву в первых. Вот и второе возникло мнение. — Танкисты! — Танкисты! — дружно пошла поддержка. И это верно. Высшей мерой явили под Курском себя танкисты. Грудью своей железной сломили они фашистов. Если скажешь: герои Курска — первым делом на память идут танкисты. — Танкисты — народ геройский. Нет тут другого мнения, — снова раздался голос. — А всё же если тут говорить о первых, то первыми были под Курском артиллеристы. Артиллеристы, конечно, в первых. Вот и добавилось третье мнение. — Артиллеристы! — Артиллеристы! — дружно пошла поддержка. И это верно. Герои — другого не скажешь про артиллеристов. Говорили в те годы: артиллерия — бог войны. — Артиллеристы, конечно, боги, — соглашается чей- то голос. — И всё же если речь тут идёт о первых, то, братцы, не к месту споры, пехота — вот кто законно в первых. Вот кто в боях под Курском сказал своё главное слово. — Пехота! — Пехота! — дружно пошла поддержка. Спорят солдаты. Не рождается общее мнение. Начинается новый круг: — Лётчики в лучших! — Танкисты в первых! — Артиллеристы! — Пехота, братва, пехота! Спорят солдаты. Спору конца не видно. Чем бы закончилось, трудно сказать. Да только здесь пробасил над всеми басами голос: — Слушай радио! Радио слушай! Бросились все к приёмникам. В эфире гремит приказ. В честь великой победы под Курском, в честь взятия Орла и Белгорода объявлен салют победителям. В Москве, артиллерийскими залпами. Двенадцатью залпами из ста двадцати четырёх орудий. И тут же слова о героях битвы: о лётчиках и танкистах, об артиллеристах и пехотинцах. Все они вровень идут в приказе. Все они в главных, все они в первых. Всем им и честь и слава. Салют в честь войск, освободивших Орёл и Белгород, был первым салютом Москвы победителям. С этого дня и пошли салюты. Великой победой Советской Армии завершилась грандиозная Курская битва. БЕРКУТ Отступают фашисты. Отходят, отводят, спасают уцелевшие в боях под Курском военные части и боевую технику. Преследуют, наносят по отходящим фашистам удары наши. Было это у города Грайворона. В один из наших авиационных полков пришло от разведчиков донесение. Сообщали разведчики: в небе фашистские самолёты. Замкнули над чем- то круг. До самой земли пикируют. Ясно командирам — атакуют фашисты какую- то нашу часть. Послали командиры вперёд самолёты. Приказ: отогнать фашистов и взять под защиту советские подразделения. Поднялись в воздух советские самолёты. В составе своей эскадрильи летел и лейтенант Абиш Куланбаев. Зорок, как беркут, Абиш Куланбаев. Достигли лётчики цели. Ринулись в атаку. Отогнали фашистов. Смотрят на землю: что там за части? Видят, идут колонны: танки, орудия, автомашины. И слева — колонны. И справа — колонны. — Что за войска? — гадают лётчики. — Хозяйство Петрова? Хозяйство Смирнова? Танки майора Багир- оглы? — Что за войска? — гадает и Абиш Куланбаев. Зорок, как беркут, Абиш Куланбаев. Спустился он ниже, вгляделся. И вдруг: фашистские кресты на бортах у танков. «Так это не наши идут колонны! Это — фашисты! » — Фашисты! — кричит Куланбаев. Верно. Действительно, шли фашисты. А фашистские самолёты над ними кружили и их атаковали — так, для отвода глаз. Пойди сообрази, что на своих же они пикируют. На это и был у фашистов расчёт. Пытались нас обмануть. Увезти без потерь боевую технику. Разобрались, однако, наши. Открыли по врагам ураганный артиллерийский огонь. Прилетели советские бомбардировщики. Подошли советские пехотинцы. Не спасла фашистов фашистская хитрость. Разгромили фашистов наши. Лейтенант Абиш Куланбаев ходил в героях. — Беркут, беркут, — кругом шутили. К боевой награде представили лётчика. Узнал о зоркости Куланбаева и генерал Ватутин. Как раз в составе фронта, которым командовал Ватутин, и сражался лейтенант Куланбаев. Утвердил генерал награду. — Беркут, — сказал Ватутин. Сергей АЛЕКСЕЕВ. Два танка. В одном из сражений советский танк KB( KB – это марка танка) таранил фашистский. Разбит был фашистский танк. Пострадал, однако, и наш. От удара заглох мотор. Наклонился водитель механик Устинов к мотору, пытается запустить. Молчит мотор. Остановился танк. Однако танкисты бой не прекратили. Открыли по фашистам огонь из пушки и пулеметов. Стреляют танкисты, прислушиваются, не заработает ли мотор. Возится у мотора Устинов. Молчит мотор. Долгим был бой, упорным. И вот кончились у нашего танка боеприпасы. Совсем беспомощным теперь оказался танк. Одиноко, молча стоит на поле. Заинтересовались фашисты одиноко стоящим танком. Подошли. Посмотрели – внешне цела машина. Залезли на танк. Бьют коваными сапогами по крышке люка. – Эй, рус! – Выходи, рус! Прислушались. Нет ответа. – Эй, рус! Нет ответа. «Погибли танкисты», – подумали гитлеровцы. Решили они танк утянуть, как трофей. Подогнали к советскому танку свой танк. Достали трос. Прикрепили. Натянулся трос. Потянула махина махину. «Плохи дела», – понимают наши танкисты. Наклонились к мотору, к Устинову: – А ну, посмотри сюда. – А ну, ковырни вот здесь. – Куда же ушла искра? ! Пыхтит у мотора Устинов. – Ах ты, упрямец! – Ах ты, стальная твоя душа! И вдруг фыркнул, заработал мотор у танка. Схватился Устинов за рычаги. Быстро включил сцепление. Дал посильнее газ. Задвигались у танка гусеницы. Уперся советский танк. Видят фашисты, уперся советский танк. Поражаются: был недвижим – и ожил. Включили самую сильную мощность. Не могут сдвинуть с места советский танк. Ревут моторы. Тянут танки друг друга в разные стороны. Вгрызаются в грунт гусеницы. Летит из под гусениц земля. – Вася, нажми! – кричат танкисты Устинову. – Вася! Нажал до предела Устинов. И вот пересилил советский танк. Потянул за собой фашиста. Поменялись фашисты и наши теперь ролями. Не наш, а фашистский танк оказался сейчас в трофеях. Заметались фашисты, открыли люки. Стали прыгать из танка. Притащили герои неприятельский танк к своим. Смотрят солдаты: – Танк! – Фашистский! – Совсем целехонький! Рассказали танкисты о прошедшем бое и о том, что случилось. – Пересилили, значит, – смеются солдаты. – Перетянули! – Наш то, выходит, в плечах сильнее. – Сильнее, сильнее, – смеются солдаты. – Дай срок – то ли будет, братцы, фрицам. Что тут скажешь? – Перетянем? – Перетянем! Будут битвы. Быть победам. Только все это не сразу. Битвы эти впереди. Сергей АЛЕКСЕЕВ. Брестская крепость. Брестская крепость стоит на границе. Атаковали ее фашисты в первый же день войны. Не смогли фашисты взять Брестскую крепость штурмом. Обошли ее слева, справа. Осталась она у врагов в тылу. Наступают фашисты. Бои идут под Минском, под Ригой, под Львовом, под Луцком. А там, в тылу у фашистов, не сдается, сражается Брестская крепость. Трудно героям. Плохо с боеприпасами, плохо с едой, особенно плохо с водой у защитников крепости. Кругом вода – река Буг, река Муховец, рукава, протоки. Кругом вода, но в крепости нет воды. Под обстрелом вода. Глоток воды здесь дороже жизни. – Воды! – Воды! – Воды! – несется над крепостью. Нашелся смельчак, помчался к реке. Помчался и сразу рухнул. Сразили враги солдата. Прошло время, еще один отважный вперед рванулся. И он погиб. Третий сменил второго. Не стало в живых и третьего. От этого места недалеко лежал пулеметчик. Строчил, строчил пулемет, и вдруг оборвалась очередь. Перегрелся в бою пулемет. И пулемету нужна вода. Посмотрел пулеметчик – испарилась от жаркого боя вода, опустел пулеметный кожух. Глянул туда, где Буг, где протоки. Посмотрел налево, направо. – Эх, была не была. Пополз он к воде. Полз по пластунски, змейкой к земле прижимался. Все ближе к воде он, ближе. Вот рядом совсем у берега. Схватил пулеметчик каску. Зачерпнул, словно ведром, воду. Снова змейкой назад ползет. Все ближе к своим, ближе. Вот рядом совсем. Подхватили его друзья. – Водицу принес! Герой! Смотрят солдаты на каску, на воду. От жажды в глазах мутится. Не знают они, что воду для пулемета принес пулеметчик. Ждут, а вдруг угостит их сейчас солдат – по глотку хотя бы. Посмотрел на бойцов пулеметчик, на иссохшие губы, на жар в глазах. – Подходи, – произнес пулеметчик. Шагнули бойцы вперед, да вдруг… – Братцы, ее бы не нам, а раненым, – раздался чей то голос. Остановились бойцы. – Конечно, раненым! – Верно, тащи в подвал! Отрядили солдаты бойца в подвал. Принес он воду в подвал, где лежали раненые. – Братцы, – сказал, – водица… Повернулись на голос головы. Побежала по лицам радость. Взял боец кружку, осторожно налил на донышко, смотрит, кому бы дать. Видит, солдат в бинтах весь, в крови солдат. – Получай, – протянул он солдату кружку. Потянулся было солдат к воде. Взял уже кружку, да вдруг: – Нет, не мне, – произнес солдат. – Не мне. Детям тащи, родимый. – Детям! Детям! – послышались голоса. Понес боец воду детям. А надо сказать, что в Брестской крепости вместе со взрослыми бойцами находились и женщины и дети – жены и дети военнослужащих. Спустился солдат в подвал, где были дети. – А ну, подходи, – обратился боец к ребятам. – Подходи, становись, – и, словно фокусник, из за спины вынимает каску. Смотрят ребята – в каске вода. – Вода! Бросились дети к воде, к солдату. Взял боец кружку, осторожно налил на донышко. Смотрит, кому бы дать. Видит, рядом малыш с горошину. – На, – протянул малышу. Посмотрел малыш на бойца, на воду. – Папке, – сказал малыш. – Он там, он стреляет. – Да пей же, пей, – улыбнулся боец. – Нет, – покачал головой мальчонка. – Папке. – Так и не выпил глотка воды. И другие за ним отказались. Вернулся боец к своим. Рассказал про детей, про раненых. Отдал он каску с водой пулеметчику. Посмотрел пулеметчик на воду, затем на солдат, на бойцов, на друзей. Взял он каску, залил в металлический кожух воду. Ожил, заработал, застрочил пулемет. Прикрыл пулеметчик бойцов огнем. Снова нашлись смельчаки. К Бугу, смерти навстречу, поползли. Вернулись с водой герои. Напоили детей и раненых. Отважно сражались защитники Брестской крепости. Но становилось их все меньше и меньше. Бомбили их с неба. Из пушек стреляли прямой наводкой. Из огнеметов. Ждут фашисты – вот вот, и запросят пощады люди. Вот вот, и появится белый флаг. Ждали, ждали – не виден флаг. Пощады никто не просит. Тридцать два дня не умолкали бои за крепость «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина! » – написал на стене штыком один из последних ее защитников. Это были слова прощанья. Но это была и клятва. Сдержали солдаты клятву. Не сдались они врагу. Поклонилась за это страна героям. И ты на минуту замри, читатель. И ты низко поклонись героям. Николай БОГДАНОВ. Медовый танк. Чужие самолёты в небе. Разрывы бомб на земле. Пальба вдоль границы. Пожары. Это война. Не верилось, что вот так она и начнётся в одно прекрасное летнее утро. Неужели немецкие фашисты решились напасть на такую могучую державу, как наша страна? С ума сошли, что ли? Вот пылит мотоцикл. На нём два чистеньких немца в военной форме. Едут, посматривают по сторонам, словно природой любуются. Подкатили к деревне. Вдруг один — трах! — из автомата по соломенной крыше зажигательными пулями. Занялась, горит изба. А вслед за ними на дым пожара понаехали броневики, транспортёры, полные солдат в мундирах мышиного цвета, в рогатых касках, грузовики с пушками на прицепах. Заполонили деревню. Солдаты резво, сноровисто попрыгали с машин — и врассыпную. Кто ловить кур, кто хватать поросят Жители убежали, а вся живность и имущество — вот оно, в избах. Тащат солдаты укладки, разбивают на крыльце сундуки. Один радуется шёлковому отрезу, другой — вышитому полотенцу. Денёк летний, душный. Достают воду из колодцев. Умываются, плещутся, хохочут. А рядом жарко горит изба, от неё загораются другие. Вот они, враги. Значит, у них так и полагается. Жечь, грабить. Впервые в жизни видели такую картину наши танкисты — командир танка лейтенант Фролов, башенный стрелок Али Мадалиев и водитель Василь Перепечко. Широко открытыми глазами глядел Фролов в узкую смотровую щель и докладывал по радио командиру полка всё, что видит. Танкисты ловко замаскировали свою ладную, быструю «тридцатьчетверку»[ Наиболее распространённый тип советского танка] среди старых скирд соломы на краю села, у пчельника, и, не замеченные фашистами, могли пересчитать все их машины и пушки. Мотоциклистов приказано было пропустить… А что делать с этими? Пока что не воюют, а грабят. Ага, вот затеяли что- то военное. Бегут к пчельнику. В руках сапёрные лопатки, на ходу надевают противогазы. Неужели хотят применить отравляющие газы? Наши насторожились. Дело серьёзное. И вдруг солдаты в противогазах набросились на ульи. Ломают, опрокидывают. Вытаскивают рамки с мёдом, наполняют котелки. Пчёлы поднялись вверх чёрной тучей. — Огня бы им, а не мёду! Пальцы Мадалиева легли на гашетку скорострельной пушки. — Стоп, — прошептал Фролов, стряхивая капли пота с бровей( в стальной коробке танка было жарко) . — Задание выполнено. Приказано возвращаться к своим. Будем пробиваться! — Есть! — отозвался Перепечко, берясь за рычаги. Он дал газ, мотор взревел, и танк сорвался с места, стряхнув с себя груду снопов, пошёл по пчельнику, как слон. Немцы, грабившие пчёл, бросились врассыпную. Али Мадалиев влеплял снаряд за снарядом в бронетранспортёры, в грузовики со снарядами. А Василь Перепечко гусеницами давил противотанковые пушки. Фашистские артиллеристы и пехотинцы, не раз бывшие в переделках, не растерялись. Но странными жестами они сопровождали свою подготовку к неожиданному бою. То и дело хватались за глаза, за щёки, за носы, размахивая руками. Словно хватали воздух… Что- то мешало им бросать гранаты, стрелять. Пчёлы! Да, миллион пчёл поднялся с разорённого пчельника и гудел вокруг, как буря, жаля встречного- поперечного без разбору. Все люди им стали врагами. — Огонь! Огонь! — командовал Фролов. — Наддай! Вдруг затвор щёлкнул, а выстрела не последовало. — Боекомплект кончился, — сказал Али, в азарте расстрелявший все снаряды. Тогда Василь Перепечко бросил танк вперёд, и машина скатилась на деревенскую улицу. Стальной грудью танк таранил стенки броневиков, расщеплял борта грузовиков, давил пушки, так что колёса разбегались в разные стороны. То вздыбливался горой, то оседал, и танкистов внутри машины бросало, как в лодке во время бури. Они стукались головами о какие- то предметы, едва не сваливались со своих сидений. Фролов почувствовал пронзительную боль в глазу. Перепечко словно пламенем опалило губы. Мадалиева куснуло в нос. Не обращая внимания на ноющую боль, лейтенант Фролов кричал: — Круши давай! Перепечко отлично владел всеми способностями боевой подвижной «тридцатьчетверки». Спасаясь от бешеного танка, фашисты прыгали в окна домов, лезли на деревья; один, ухватившись за верёвку журавля, шмыгнул вместе с ведром в колодец. А два каких- то ловких фрица, на которых несся танк, изловчились, подпрыгнули и вскочили на его броню, тем и спаслись. Но не успели они опомниться, как танк, пройдясь по улице, свернул за околицу и помчался прочь с такой скоростью, что невозможно было спрыгнуть. Вдогонку ему били из крупнокалиберных пулемётов, стреляли из уцелевших пушек. Пришлось невольным пасса- I жирам спрятаться за башню. Лихо увёртываясь от снарядов, танк скатился с дороги в лес, ломая кусты, и пошёл оврагом, разбрызгивая мелкий ручей. Наконец выбежал к своим. И остановился. Жаркий, распаренный, грязный, мокрый. И липкий — от мёда. Медленно раскрылись люки. Из верхнего вылез лейтенант Фролов и башенный стрелок Мадалиев. А из нижнего выполз водитель Перепечко. Вылезли и повалились на пыльную траву. Со всех сторон к ним бросились товарищи танкисты. — Санитаров! — крикнул кто- то. Герои были неузнаваемы, на каждом, что называется, лица не было. Правый глаз Фролова совсем затёк. Аккуратный тонкий нос Мадалиева раздулся и краснел, как помидор. Тонкие губы Перепечко, знакомые всем по насмешливой улыбке, были похожи на деревенские пышки «с пылу, с жару». Лейтенант с трудом вытянулся перед командиром полка. — Что с вами? Вы ранены? — спросил командир, козыряя в ответ на странно затяжное приветствие лейтенанта, с трудом поднявшего пухлую руку к шлему. И тут же хлопнул себя по лбу: — Ох, чёрт, кто это кусается? Подоспевшие санитарки с криком отскочили прочь — из всех смотровых щелей танка, как из улья, ползли и вылетали пчёлы. Увидев такое, лейтенант Фролов понял, кто ранил его в правый глаз, и, стряхнув со шлема ещё нескольких крылатых «воительниц», наконец отрапортовал: — Дали бой на пчельнике… Вернулись без потерь… Извините, припухли малость! Этот необыкновенный рапорт вспоминали потом Фролову всю войну. Как ни грозна была обстановка, все, кто это слышал в тот час, рассмеялись. Вдруг кто- то взглянул попристальней и увидел прижавшихся в тени башни двух солдат в рогатых касках. — Вы ещё и пленных захватили? — спросил командир. — Ни, — подивился Перепечко, — это они сами налипли. — И тут же крикнул по- хозяйски: — А ну слезай, приехали! Чи вам мой танк медовый? Фашисты после его окрика скатились вниз, подняв руки, с автоматами на груди, не совсем соображая, как они так нелепо попались, что и с оружием не могли постоять ни за себя, ни за честь фашистского воинства. У них пальцы от укусов пчёл распухли и глаза затекли. Танк лейтенанта Фролова с тех пор так и прозвали медовым, хотя гитлеровцам много раз приходилось от него совсем не сладко. После первой удачной стычки с врагами команда его приобрела какую- то особую дерзость. Про дела «фроловцев» рассказывали легенды. Однажды славная «тридцатьчетверка» включилась в немецкую танковую колонну, пользуясь ночным маршем, подобралась к штабу и расстреляла в упор собравшихся на военный совет генералов и полковников. В другой раз догнала колонну жителей, угоняемых в Германию, и, разогнав конвой, привела советских людей к своим лесными дорогами, непроходимыми для фашистских тяжеловесных танков. Немало и ещё давал этот танк немцам «огонька»… И к его прозвищу «медовый» добавили «бедовый». Николай БОГДАНОВ. Самый храбрый. На фронте стояло затишье. Готовилось новое наступление. По ночам шли «поиски разведчиков». Прослышав про один взвод, особо отличавшийся в ловле «языков», я явился к командиру и спросил: — Кто из ваших храбрецов самый храбрый? — Найдётся таковой, — сказал офицер весело; он был в хорошем настроении после очередной удачи. Построил свой славный взвод и скомандовал: — Самый храбрый — два шага вперёд! По шеренге пробежал ропот, шёпот, и не успел я оглянуться, как из рядов вытолкнули, подтолкнули мне навстречу храбреца. И какого! При одном взгляде на него хотелось рассмеяться. Мужичок с ноготок какой- то. Шинель самого малого размера была ему велика. Сапоги- недомерки поглощали немало портянок, чтобы не болтаться на ногах. Стальная каска, сползавшая на нос, придавала ему такой комичный вид, что вначале я принял всё это за грубоватую фронтовую шутку. Солдатик был смущён не менее чем я. Но офицер невозмутимо сказал: — Рекомендую, гвардии рядовой Санатов. По команде «вольно» мы с Санатовым сели на брёвна, заготовленные для блиндажа, а разведчики расположились вокруг. — Разрешите снять каску? — сказал Санатов неожиданно густым баском. — Мы думали, нас вызывают на боевое задание. Он стал расстёгивать ремешок с подбородка, которого не касалась бритва, а я внимательно разглядывал необыкновенного храбреца, похожего на застенчивую девочку- подростка, переодетую в солдатскую шинель. Чем же он мог отличиться, этот малыш? — Давай, давай, рассказывай, — подбадривали его бойцы. — Делись опытом — это же для общей пользы. Главное, расскажи, как ты богатыря в плен взял. — Вы добровольцем на фронте? — спросил я для начала. — Да, я за отца. У меня отец здесь знаменитым разведчиком был. Его фашисты ужасно боялись. Даже солдат им пугали: «Не спи, мол, фриц, на посту, Санатов возьмёт». Он у них «языков» действительно здорово таскал. Даже от штабных блиндажей. Гитлеровцы так злились, что по радио ему грозили: «Не ходи к нам, Санатов, поймаем — с живого шкуру сдерём». — Ну, этого им бы не удалось! — воскликнул кто- то из разведчиков. — А вот ранить всё- таки ранили, — сказал юный Санатов, — попал отец в госпиталь. Обрадовались фашисты и стали болтать, будто Санатов напугался, носа не кажет, голоса не подаёт. А голос у моего отца, надо сказать, особый, как у табунщика, — улыбнулся Санатов, и напускная суровость исчезла с его лица. — У нас деды и прадеды конями занимались, ну и выработали, наверное, такие голоса… наводящие страх. Отцовского голоса даже волки боялись. И вот, как не стал он раздаваться по ночам, так и обнаглели фашисты. Приехал я вместе с колхозной делегацией: подарки мы привезли с хлебного Алтая… И услышал, как отца срамят с той стороны фашистские громкоговорители. — Было такое, — подтвердили разведчики. — Срамили. — Вот в такой обстановке колхозники и порекомендовали: оставайся, мол, Ваня, пока батя поправится, — неудобно, нашу честную фамилию фашисты срамят. Подай за отца голос. — Командир вначале сомневался, глядя на рост его, — усмехнулись бойцы. — Ну, я вижу такое дело, как гаркну внезапно: «Хенде хох! » — И Санатов так гаркнул, что по лесу пошёл гул, словно крикнул это не мальчишка, которому велика солдатская каска, а какой- то великан, притаившийся за деревьями. Я невольно отшатнулся. — Вот и командир так же. «Эге, говорит, Санатов, голос у тебя наследственный. Оставайся». И я остался. Вот так я кричу, когда первым открываю дверь фашистского блиндажа. — Почему же первым именно вы? — Потому что я самый маленький ростом. А ведь известно, когда солдат с испугу стреляет, он бьёт без прицела, на уровне груди стоящего человека. Вот так. Санатов встал и примерился ко мне. Его голова оказалась ниже моей груди. — Вам бы попали в грудь, а меня бы не задело. Это уж проверено. Мне потому и поручают открывать двери в блиндажи, что для меня это безопасней, чем для других. У меня над головой пули мимо летят. И потому работаем без потерь. Не без удивления посмотрел я на солдата, так умело использовавшего свой малый рост. — Ну, а с богатырём- то как же? Тоже на голос взяли? — Давай рассказывай, как ты его, — подбодрили солдаты. — Тут до богатыря дел было… — задумался Санатов. — Натерпелся я с этими дураками. Ведь им жизнь спасаешь, а они… Один часовой меня чуть не зарезал… — Вы и на часовых первым бросаетесь? — Его посылаем, — сказал один из солдат. — Да, потому что я очень цепкий… Это у меня с детства выработалась привычка держаться за шею коня. Мы ведь, алтайские мальчишки, всё на неосёдланных да на диких катаемся. Вцепишься, как клещ, и как он, неук, ни вертится, ни скачет, какие свечки ни даёт, нашего алтайского мальчишку нипочём с себя не сбросит. — Но при чём же тут… — А вот при чём, — вы встаньте, а я вам на шею внезапно брошусь и обниму изо всех сил… Что вы станете делать? Я уклонился от испытания. Видя моё смущение, кто- то из разведчиков объяснил: — Иные с испугу падают. — Другие стараются удержаться на ногах и отлепить от себя это неизвестное существо. Забывают и про оружие. Забывают даже крикнуть. — Ведь это всё ночью. Во тьме. На позиции. Непонятно, и потому страшно. — Ну и пока немец опомнится, мы ему мешок на голову — и потащили. Так объяснили мне этот приём разведчики, пока Санатов был в задумчивости. — А вот один фашист ничуть даже не испугался, когда я кинулся к нему на шею. Здоровый такой, как пень. Только немного покачнулся. Потом прислонился к стене окопа и не стал меня отцеплять, а, наоборот, покрепче прижал к себе левой рукой, а правой спокойно достал из- за голенища нож. Достал, пощупал, где у меня лопатки. Да и ударил. В глазах помутилось. Думал — смерть… А потом оказалось, что он ножны с кинжала забыл снять… Аккуратный был фашистский бандит — острый кинжал и за голенищем в ножнах хранил, чтобы не прорезать брюк. Только это меня и спасло. — Санатов даже поёжился при страшном воспоминании. — Ну, и взяли его? — А как же, наши не прозевали. Накинули на него мешок. Крикнуть- то он тоже не то забыл, не то не захотел, на свою силу- сноровку понадеялся. — Ну, да наша сноровка оказалась ловчей, — усмехнулся разведчик, жилистый, рослый, рукастый. — А ещё один дурак чуть мне все лёгкие- печёнки не отшиб, — вспомнил Санатов. — Толстый был, как бочонок. От пива, что ли. Фельдфебель немецкий. Усищи мокрые, словно только что в пиве их мочил. Бросился я ему на шею, зажал в обнимку, пикнуть не даю. Он попытался отцепить. Ну, где там — я вцепился, как клещ, вишу, как у коня на шее. И что же он сообразил: стал в окопе раскачиваться, как дуб, и бить меня спиной о бруствер. А накат оказался деревянный. Бух, бух меня горбом — только рёбра трещат… Хорошо, что я не растерялся. Воздуху побольше набрал в себя, ну и ничего, воздух спружинил. А то бы раздавил, гад. У меня ведь костяк не окреп ещё. Отец тоже ростом невелик, но в плечах широк и кость — стальная… Так что мне за него трудней в этих делах. — А с великаном? — Ну, с этим одно удовольствие получилось. Попался он мне уже после того, как я достаточно натерпелся… стал больше соображать, как лучше подход иметь. — Да, уж тут был подход! — Среди товарищей маленького храбреца пробежал смешок. — Подкрались мы к окопу, как всегда, по- пластунски, бесшумно, беззвучно, безмолвно, неслышно… Ракета взлетит — затаимся, лежим тихо, как земля. Ракета погаснет — опять двинемся. И вот окоп. И вижу, стоит у пулемёта, держась за гашетки, не солдат, а великан. Очень большой человек. А лицо усталое, вид задумчивый. Или мне это так при голубом свете ракеты показалось. Вначале взяла меня робость. Как это я на такого богатыря кинусь? Не могу ни приподняться, ни набрать сил для прыжка… А наши ждут. Сигналят мне. Дёргают за пятку: «Давай- давай, Иван, сроки пропустим, смена придёт». И тут меня словно осенило: «Ишь, старый- то он какой! Ведь по годам- то мне дедушка. И задумался, наверно, о внучатах». Эта мысль меня подтолкнула — кинулся я к нему на шею бесстрашно, как внучек к дедушке. Обнял, душу в объятиях, а сам шепчу: «Майн гроссфатер! Майн либе гроссфатер! » — и так, знаете, он до того растерялся, что пальцы от гашеток пулемёта отнял, а меня не бьёт и не отцепляет, а машет руками как сумасшедший, совсем зря… — Он теперь ещё здесь, недалеко, в штабе полка, руками размахивает, — сказал жилистый разведчик. — Вы поговорите с ним, как он об Ване вспоминает. «Всю жизнь, мол, ему буду благодарен, он, говорит, меня от страха перед русскими спас! » Фашисты его запугали, будто мы пленных терзаем и всё такое… — Часы Ване в подарок навязывал за своё спасение. Ему бы на передовой в первый же час нашего наступления капут, это он понимал. — Нужны мне его часы, фрицевские. Мне командир свои подарил за этот случай. Вот они, наши, советские. И маленький разведчик, закатав рукав шинели, показал мне прекрасные золотые часы и, приложив к уху, стал слушать их звонкий ход, довольно улыбаясь. Таким и запомнился он мне, этот храбрец из храбрецов. Так в поисках самого храброго встретил я самого доброго солдата на свете — Ваню Санатова. Другие славились счётом убитых врагов, а солдат- мальчик прославился счётом живых. Многих чужих отцов вытащил он из пекла войны, под свист пуль, при свете сторожевых ракет, рискуя своей жизнью. Конечно, геройствовал он ради добычи «языков», а не для спасения гитлеровских вояк. Удовольствие тут было обоюдное — развязав язык, немецкий солдат получал в награду жизнь, а наш храбрец, пленивший его, — честь и славу. Сказки и рассказы о Великой Отечественной войне